великие литераторы
Лишь эпизодически встречавшийся с Грибоедовым А.С. Пушкин как-то сказал о нем: «Это один из самых умных людей в России...» И еще одна фраза Пушкина о Грибоедове привлекает внимание: "Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств".
Не вдаваясь в разбор всех "могучих обстоятельств", упомянем лишь об одном из них: о происхождении поэта и годе его рождения.
Принято было считать, что Грибоедов родился в 1794 или в 1795 году. Но последними изысканиями исследователей было с большой долей вероятности установлено, что поэт родился в 1790 году в Москве. Тайна рождения тщательно оберегалась потому, что рожден он был вне брака. Кто был его отцом - так и осталось тайной вечной. Кстати, сам Грибоедов, после одного из потрясений, в которое он угодил, принципиально стал писать в формулярах свою истинную дату рождения - 1790 год. В следственном деле по декабристам Грибоедов опять-таки указал 1790-й. И что особенно важно, этот подлинный год рождения устраняет ранее бытовавшие хронологические нелепости, согласно которым, например, поэт был определен в университет в возрасте одиннадцати лет!
Французская зима бесснежна и не слишком холодна. По крайней мере по русским меркам. Ангелина, жена поэта-диссидента Александра Галича, накинула лишь легкое пальто и выбежала из дома в магазинчик по соседству. Вернувшись минут через пятнадцать, она окликнула мужа. Молчание. Женщина вошла в комнату - и закричала от ужаса: в дальнем углу, упершись ногами в батарею, лежал мертвый хозяин дома. В его обугленных руках была крепко зажата антенна радиоприемника.
Эта трагедия случилась в Париже 15 декабря 1977 года. Имя погибшего эмигранта ничего не говорило французским полицейским. Да и как они могли знать, что на родине - в СССР - Александр Галич был легендой? Пик его популярности пришелся на 60-е - эпоху магнитофонных записей и гитарных посиделок. Галича называли "Солженицын в песне", кассеты с его голосом звучали во всех интеллигентных домах, его песни пели у костра, стихи "Отчий дом", "Я выбираю свободу", "Петербургский романс" учили наизусть. Уж слишком остро и ново они звучали!
Неудивительно, что такой человек оказался в числе эмигрантов. Причем политически активных.
Он протаскивал в игольное ушко кошмара реальности буйную радость существования, обдирая её в кровь…
Он созидал стихи по некоему волшебному сценарию, очевидному только ему – когда простые, привычные слова, составленные в не хитрые вроде бы строчки, вспыхивали магическим огнём – таинственным, как чёрный лёд, припорошённый сдобным снегом…
Он любил боль и горе – с истовостью аскета – и рвался вдаль от их постоянных прикосновений, паря в своих стихах над адом трансазиатского бытия с его водкой, драками, чурками, ментами, психами, подлыми подворотнями, гнилостным запахом помоек; и вводил ангелов в стихи также естественно, как собутыльники входили в его дом…
«Когда мучения ревности и вообще любовной тоски дойдут до нестерпимости, наешьтесь хорошенько (не напейтесь, нет, это скверно), - и вдруг почувствуете в верхнем слое организма большое облегчение. Это совсем не грубая шутка, это так. По крайней мере, я испытывал это».
Нет, это не из речений незабвенного Ильи Ильича Обломова, это житейский совет его литературного «отца» Ивана Александровича Гончарова, данный им в письме молодому другу Ивану Льховскому, хотя и вполне в обломовском духе.
Не случайно Обломова считали сокровенным «я» самого Гончарова. Таких сближений можно найти множество. Из романа «Обломов» «Он опять поглядел в зеркало. «Этаких не любят!» - сказал он». Из письма Гончарова «Когда., я взглянул в зеркало на себя, я мог только закрыть глаза от ужаса». Вот оно, «унижение» по-русски, которое паче гордости. И того, и другого, конечно, любили, и, добавим, не самые худшие женщины.
Его судьба завораживала – как необыкновенно крутой подъём, как головокружительное восхожденье к слепяще-снежным вершинам.
Его судьба вызывала смесь восторга и недоумения: как такое возможно?! Были и другие нобелиаты в русской литературе, но чтобы русский поэт стал поэтом-лауреатом США! Кавалером ордена Почётного легиона!
Его жизнь казалась неистовым рывком в высоту – внешнего, ошеломительного признания, отодвигающего собственно поэзию на второй план: ибо как в наше время поэт станет знаменитым? Только через скандал, а в условиях противостояния двух сверх-систем: СССР и США, скандал этот, обрекавший на роль аутсайдера в отечестве, забрасывал на космические выси за его пределам.
